- Пронырливы! - произнесла немолодая женщина Надежна Семёновна и залюбовалась тенями, подпрыгивающими в её мозгу. На столе перед ней колдовала, смежив лапки, огромная навозная муха. "До чего ж пронырливы!" - и снова углубилась в мушиную фасетку цвета воронова крыла. Поймав человечий взгляд, насекомое осеклось, сорвалось с места, прервав своё дело, и забилось о стекло, наполнив воздух нервозным дребезжанием. Муха была пронырлива, и это настораживало. Пугало. Как, впрочем, и проблески последних лучей внутри тополиной массы, этой душной смеси древесины, листвы, пуха и бог знает каких ещё тварей.
Надежда Семёновна ждала новостей. Всё шло к тому, что они должны были свалиться - из телефона, из глаз мушиных, запрыгнуть в окно, гаркнуть телевизором или хотя бы возникнуть прямо в голове. А причиной всему этому был тот факт, что дочь Надежды Семёновны, чудная девочка Оля, внезапно пришла в себя. Событие это, как ни странно, мать не столько обрадовало, сколько напугало. Дело в том, что отпрыск - запоздало возникший плод, вот уже 14 лет, с момента своего рождения, был не в себе. Как только перестал быть в матери: Нет, Оленька вовсе не отставала умственно. Напротив, она не так уж плохо училась, умела вышивать, рисовать и даже писать стихи. Беда одна - собой быть она не умела. То кошкой себя вообразит и по деревьям да крышам скачет, то водой - всё под камень лежачий затечь норовит, то червём - это уж совсем непотребно. А как-то раз придумала солдатом быть, стала по улице маршировать и пугать прохожих - "стой! стой, гад, стрелять буду!" Да так что многие шарахались, - какая уверенность была в ней. А потом шла Оля в школу, принарядившись, и всё повторяла: "умница я, красавица, какая я - ах, аж зла не хватает!". И училась там. Отличницей, правда, не была - слишком часто в тварей всяких превращалась. Учеников грызла по-всякому, к сторожу школьному змейкой заползала, а люди кругом немели от непонимания и обходили чудо-ребенка стороной, - как бы худа какого не приключилось.
Надежда Семёновна сначала плакала. Когда ещё новорождённая Оленька заскулила по-собачьи, - чуть с ума не сошла, всё думала - нет ли греха какого в этом. В том, что тварь такая на свет выбралась. Да не просто сама объявилась, а из её, из родной утробы. Вроде от человека зачалась девочка, от простого мужчины, почти не пьющего, приличного, в целом положительного. (Он как дитя увидал - так ужаснулся, что перестал жить - сел, голову руками закрыл и погас, как лампочка.) Надежда Семёновна тоже хотела сбежать от такой радости, да потом решила подождать. "Успеется", - подумала. А потом привыкла, в общем. Один кошмар её мучил - что дочка однажды перевоплотится в теле, и придётся вместо человеческой Оленьки растить камень или там рыбу какую. Задерживается бывало из школы девочка, а Надежда Семёновна от ужаса недвижима делается - бумажку выбросить боится, картошку не чистит к обеду - а вдруг это ненаглядная её оборотилась да в мешок заползла. Это ж в голове не укладывается - с родного ребёнка живого кожу ножом спускать! Лучше с голоду умереть, чем грех такой помыслить!
Так время шло и шло, выросла девочка, форму приобрела и глаза нежные. Взглянет на неё мать иной раз и ловит себя на мысли - "была б я мужиком - ох завалила бы мерзавку! Заволокла б в чулан и завалила. Хорошо ещё, что отец не дожил, а то не миновать:"
:И вот не далее как вчера Оленька пришла в себя. Встала с утра - без воя, без масок нечеловеческих. Вышла к матери, приластилась и чай пить стала. Надежда Семёновна сразу поняла - не то. Что-то совсем уж непостижимое в девочку вселилось, какого ещё не было. Свершился кошмар. Во плоти она воплотилась - со всеми коготочками и прочим тельцем. Оставалось только сидеть и ждать вестей: Если раньше бог знает что творилось - теперь-то какой ещё странности ждать?
Оленька тем временем ушла в школу. Тем дети, свыкшиеся с олиным нелюдем, тоже испугались. Пальцем стали показывать, шушукаться по углам, по учителям с тревожной вестью бегать. Занятия были, естественно, сорваны. "Оленька!" - отдавался в гулких коридорах настороженный детский шёпоток, - "слышал, слышал, да?! Оленька!"
А она и не замечала - ходила, смуте дивилась, слойку с компотом купила в школьном буфете - прямо из дрожащих рук басовитой тёти Нины взяла её и съела, чем ещё больше всех напугала.
Несчастная мать дома вся извелась. Она сидела за столом в неудобной позе, наблюдая за мухами. "Пронырливы! Ну до чего ж пронырливы-то!" - в ужасе шептала Надежда Семёновна, поражаясь фасеточной суетливости насекомого, колдующего над сахарным кристаллом.
Через какое-то время Оленька вернулась. Дверь выявила и с ключом вошла.
Потом квартира как-то сама наполнилась людьми и все они говорили о девочке. Удивлялись, предположения строили: Народу много набралось, многие на лестнице толпиться стали. "Хватит, не пускайте больше!" - крикнул кто-то из окна. Снизу донеслось неблагозвучное. А Надежда Семёновна всё сидела и разговаривала с колотящейся о стекло фасеточной мухой. Оленька тем временем хлопотала. Обе не замечали столпившихся, словно муха и вправду заколдовала их. А люди галдели, спорили, кто-то лепетал по телефону, кто-то даже в ванну отправился, на ходу посетовав, что, де, мыла осталось на один помыв. "А в баню, в баню!" - дергано посоветовали ему.
Шум уже достиг потолка и слова, как табачный дым, заметались по тайным углам, задушив наконец-то муху. Она опала и с довольным видом успокоилась на подоконнике. Мать и дочь костенели под наколдованным колпаком. А звук тем временем заполнил комнату до отказа, воздух уже сам по себе потрескивал, готовый лопнуть, как склянка в кипятке.
И тут Надежда Семёновна завопила. Вопль её был настолько резок, что весь шум схлопнулся и людская сороконожка враз заикнулась, силясь проглотить последний слог.
- Оленька, дочка, что ж ты не звереешь, водой не течёшь, птицей в небо не рвёшься?! Червячок ты мой ненаглядный! Милая, дочь моя ненаглядная, на что ж нас чудо оставило? - проголосила Надежда Семёновна и захлебнулась молчанием, исказившим её белёсое от новостей лицо.
А дальше всё случилось по-обычному: приехали добросовестно вызванные кем-то санитары и под радостный свист и улюлюканье публики забрали тревожно голосящую Надежду Семёновну в психиатрический дом. Оленька стала ходить к ней, радовать, приносить сухари с изюмом и апельсины. И зажили они с тех пор по-людски, прочих не пугая, себя не мучая.
Вот так и закончилась история про то, как вселилась в Оленьку человеческая девочка: