Чудная девочка Таня и сама не знала, зачем и когда она стала приходить к спящим людям. Уже потом придумалось, будто всё началось с того, что ей было бесконечно скучно разглядывать красноватый узор ковра, непроизвольно сворачивающийся в пьяную ленту Мёбиуса. Ах, как нежно с утра суетились те, в чьих снах побывала Танюша, как от себя же прятали глазки в душные рукава забот, неловко ворочаясь в ванной. К нервному длинноволосому мальчику Илье Б. она часто являлась с ярко-рыжими волосами, в душераздирающе синей одежде. Затащив его под светлую лунную дыру в ночных небесах, Таня выла так, что спавшая рядом с ним девушка к утру превращалась в спеленатый страхами кокон тоски. А Илья, проснувшись, начинал затравленно скрести подушку, а потом ещё часа два бормотал на кухне, забившись в угол. И едва он в припадке непонимания впивался себе в голову ломанными ногтями, сон сбегал, оставляя липкое пятно не до конца стёршегося воспоминания.
...А днём, в перерывах сомнамбулических дел, Таня рисовала контуры листьев и потрескавшихся бутылок из-под одиночества, потерянных в придорожных кустах. Особо ей нравилось изображать пыль - на живом, на камнях, на стекле. Пыль каждый раз была другая - то спросонья, то серая, то вяло расползалась, поругивая день, так некстати её высветивший. "Одиннадцать - это трапеция", - шептала Таня, старательно вырисовывая горстку брошенных за забором предметов. В воздухе над ней что-то невидимое истошно пело, ласково путаясь в волосах.
По чужим снам гуляла она безо всякой причины и внятной цели - просто там было не так страшно, как в собственных нелепых дремотных коридорах. Однажды, когда Танечка тихо и неглубоко посапывала, к ней самой пришла немолодая женщина в бежевом одеянии: "В чужие сны входить нехорошо!" - прошипела она, нежно поглаживая обмякшее Танино тело. "Но надо", - ответила девочка и выскользнула цепких объятий в чьи-то грёзы. "Да..." - донеслось, уже когда она, наяву, попивала цветочный чай.
Таня подчас не была уверена, спит она или нет. То есть в принципе-то, конечно, знала, но не всякий раз - то ли сны приключались (особенно после рассвета, ближе к полудню) слишком взаправдашние, то ли явь повадилась покрываться такой дымкой, что начинала жить по сновuденным правилам. Так, ей с детства не верилось, что чучела - это убитые звери. Внутри себя она подозревала - звери хотя и умерли, но как-то не окончательно, и может так получиться, что они вздрогнут и расползутся по своим делам. Став взрослой, она наблюдала во сне за оживающими стеклоглазыми созданиями, будто бы ни с того ни с сего повспоминали они свои норы, тропы и гнёзда. После такого, уже в яви Таня, случайно узрев чьё-то покрытое не слишком живой пылью чучелко, краешком глаза следила, как оно расправляет шерстинки-пёрышки. Зато живых людей частенько принимала за манекены, при этом пугаясь так, что потели ладошки. Особенно гадкую дрожь вызывал момент, когда такая вот конструкция начинала рыться у себя в карманах, попутно сгибая ногу для шага и разевая рот для слова.
Так и шастала бы Танюша - то по чужим постелькам, то по чужим снам:
По постельному делу она, надо сказать, оказалась большим любителем. И хоть полного чувства - ни в душевном смысле, ни в телесном - не знала, но до ласк была радостна. Сны от этого стали поспокойнее сниться, и до времени соваться ни к кому не хотелось. Всё могло бы так длиться и длиться...
Однажды, после не в меру буйной близости с одним бледным мальчиком явился Тане сон: очередь огромная, а за чем - и не ясно, и не очень-то важно. Долгая очередь, люди толпятся, всё больше и больше их. "Я уж пока ждала тут, трёх детей родила!" - сказала одна женщина. Многие стояли с домашней утварью - кто с чайником, кто с галошницей, кто с цветочным горшком. Некоторые умирали, и их тут же прямо и хоронили - рыли канавку поблизости, там и закапывали. Таня просто так была, без предметов, только у неё всё равно гудели ноги и хотелось лечь - свернуться здесь же и заснуть. Но очередь постоянно двигалась и раздавливала спящих. Вся беда оказалась в том, что спать нельзя. Некоторые находили деревья и вешались насмерть - лишь бы не спать.
Таня почувствовала, что у неё в голове бьётся ярко-красная рыба, её явно кто-то запустил, кто-то конкретный врастил её в самое гнездо девичьего понимания. Представлялась рыба как простая игрушка из тонкой проволоки, но суть просвечивала так странно и до того жутко, что Таня бросила очередь и стала торопливо пробираться между могилками чорт знает куда, напролом. Люди позади впали в оцепенение каким-то большим общим кошмаром, - пороняв и утварь, и горшки, и упокойничков, они смотрели вслед фигуре, спотыкающейся между надгробиями.
Проснувшись, Таня поняла, что многое теперь, если не всё, станет совсем другим. Что она - другая, и мир - другой. Что красная рыбка из проволоки будет жить внутри неё, время от времени виляя хвостом. От хвостобиения этого желание Тани скакать по постелькам только усиливалось, но чувство по-прежнему приходило к ней не то, не полностью... Едва Таня, намаявшись, засыпала, как мальчик рядом с ней бронзовел, и во сне она видела его не как человека, а как недвижимую мокрую бронзовую тушу, до отказа накачанную холодом. Наутро, часов в шесть-семь, то щуря, то пуча глаза, она, купив по пути мороженое с орехами, шла домой, краем глаза подглядывая сны бредущих рядом прохожих. Рыбина на время затихала, день-два не била хвостом, а только разевала свой пустой проволочный рот, словно пытаясь заглотить Танюшину сонность. "Рыба ты моя, рыба..." - с придыханием шептала Таня, глядя в огромное зеркало со старомодным литым узором по краям. Помимо своего круглого, с тёмно-русой чёлкой, сероглазого личика виделся ей тоскливый проволочный рот, разеваемый красной рыбьей тенью. Порой Таня всерьёз побаивалась - не заметит ли кто? Но окружающие жили цветисто и в сумрак её не совались. Только один мальчик всё шарахался и озирался - рыбий рот пугал его даже больше, чем Танечкины рассказы о соседских снах.
Исчез молодой человек тоже по-нехорошему. Однажды с утра захотелось ему апельсинов. Вылез из постели, оделся, - ничего странного. Но, едва выйдя из дома, забыл всё на свете и так разгулялся, что больше его никто не видел. Пару раз, правда, в Таниных снах мелькнул. На том и успокоился где-то в своей апельсиновой пустоте. Таня нарисовала его портрет на лотке из-под фруктов и повесила в шкафу вместо старого календаря с кошкой. Закутавшись в собственную наготу, она подолгу сидела, разглядывая шкаф - медленно, словно подсвечник с дурным воском, наполняясь запахом апельсинов.
А рыбина в её голове тем временем неспешно искала путь наружу. Не найдя нужного лаза, принялась сновать по телу, виляя хвостом то здесь, то там. Особо вольготно оказалось в животе - рыба плескалась в нём, словно какой-то чуждый ребёнок. Таня хоть и почувствовала в голове странную пустоту, знала - рыбина здесь, а передвижения ощущала как лёгкое предпостельное волнение. Никуда им друг от друга теперь не деться. Разве что...
Так и вышло.
Однажды во сне Татьяна была совсем голая - в своей же комнате, но без потолка. Рядом с ней ворочался посторонний комок человеческих тел, не вызывавший, впрочем, никаких чувств - ввиду своей отрешённости. Вдруг Таня заметила, что по ней кто-то ползает. Это была рыба.
- Я могу-ча? - спросило проволочное чудо. Таня молчала.
- Я ль не могуча? - снова раскрылся рот.
Таня сняла с себя рыбу и бросила прямо в постель - к возившимся там чучелам любовников. Рыба обернулась девицей со всеми последствиями. Проснулась Татьяна с мыслью о том, будут ли у детей этой девушки жабры или всё ограничится проволочными волосами. Больше рыба не проявлялась...
Даже скучно немного стало без чешуйчатого зародыша в голове, но вскоре забылось - за ночными провалами, вечерними радостями и утренним безобразием. "Танька, ну ты и развратна!" - говорили подруги. Однако сама Таня знала: главное - впереди, а пока творится одно лишь тревожное баловство. Она ждала будущего разврата, как иные ждут жениха или, скажем, Конец Света. Жизнь порой угнетала её своей безразвратностью - даже во сне, в его родном тёплом и нежном вареве (равно как и во взбудораженном улье сна чужого) не приходило того, что она могла бы назвать развратом. Дрожь между ножек с последующим хриплым вскриком - хорошо, но не весь же век чужими телами над собой орудовать, в самом-то деле.
Один раз, правда, вроде бы приблизилось. Шутки ради впрыснула она себя в сон к соседу, полному инвалиду, хорошенькому мальчику лет двадцати. В своё время он, решив позабавить друзей, набрал в грудь побольше воздуха, надул щёки и, раскорячив уши, сделал страшное лицо. Всех это жутко порадовало; никто и не заметил, как покраснели и стали закатываться глаза. Врачей вызвали нескоро. Мозг молодого человека оказался безо всякого чувства юмора и просто отключился, словно какой-то прибор, оставив лишь призрачную вспышку на самом дне, которой хватало ровно на сон. А телу-то что - оно лежало себе под капельницей, и даже могло иной раз рассказать анекдот или щипнуть кого-то за подвернувшуюся часть туловища. Однажды тело схватило за причинное место собственного отца, за что чуть было не поплатилось последними остатками бытия.
Танечка сразу заметила, что в голове мальчика творится сплошная беда. Всюду были расставлены тазы с водой, а сам персонаж сна восседал на трухлявом пне. "Кап-кап! Крыша течёт!" - весело проворковал он - для знакомства. Вообще-то болтать с мальчиками, во сны к которым она ходила, Тане не очень-то нравилось. Во сне обычно и так всё ясно. Поэтому, недолго думая, она приступила к развратным действиям. Тазы слегка грохотали, почему-то выл пень, и всё случилось как нельзя лучше. Но вдруг наступила тьма - страшная, совсем не похожая на густую живую тьму Таниных снов. А потом и её, и мальчика потащило, поволокло с такой силой, что развратность, не успев угаснуть, сотрясала спящую Таню всё сильнее и сильнее. "Наверное, я умерла", - подумала она и обнаружила, что мальчика её сладострастно пожирает та самая рыбина из красной проволоки. "Так вот ты где", - сказала, приревновав, Таня. Рыбина, дожевав, усмехнулась и с размаху больно ударила её хвостом.
Разбудил Таню вой женщины за стеной - "Сынок, на кого ж ты нас покинул?!"
Девушка долго лежала и не могла шевельнуться от ощущения жути и сладости во всём её существе. Теперь стало ясно: вот так и её настигнет когда-нибудь полный разврат. Целый год потом она ходила сама не своя. Призрак будущего виделся ей и в мчащихся машинах, и в поезде, и в угрюмых лицах нетрезвых мужчин на углу. Но по опыту интимных дел Таня знала: если что-то такое случится не вовремя - точно будет не в радость, не так, как мечталось.