Рядовой Х взглянул на бледного лицо техника и шагнул в темноту.
Яма приняла его, опустила в спасительное мягкое месиво на дне, не причинив
ни малейшего вреда, но она не была идеальной. Поднимаясь, рядовой Х подумал,
что в один прекрасный день его встретит идеальная яма, прыгая в которую он
будет творцом совершенства, в котором нет места нелепостям, где все подчинено
едимному ритму, единой логике. Тогда он сможет по-настоящему гордиться собой,
он будет знать, что его сына не унижают в школе, что жене не приходится часами
стоять в очереди, что ему самому не подсунут вместо пива собачью мочу. Что
не будет больше происходить ничего отвратительного, потому что он, рядовой Х
прыгнет в идеальную яму сегодня, завтра, послезавтра. Он заполнит пустоту,
восстановит порядок вещей и больше не позволит ему нарушиться.
Одежда была вся начинающей подсыхать глине, смешанной с кровью тех, кому
не
повезло, да и не должно было повезти. Прыгая в яму, они не чувствовали ничего,
кроме панического страха перед бездной, они ничего не понимали. Вот и остались
на дне - вмятые в глину, где уже невозможно разделить их тела. Hе веря, они
сами того не желая, приближают рождение идеальной ямы, которая любого человека
примет как родного сына, как рядового Х.
Он переоделся и теперь глядел в серое небо, прислушаваясь к разговорам,
доносившимся из столовой, где молодежь отмечала очередную годовщину появления
ямы. "Hет, это все-таки была гениальная идея. Как они сейчас жили бы, если бы
не яма. ", - подумал Х и побрел домой.
Идеальной ямой он бредил давно, как все прыгуны - фанатики своего дела.
Однако
в последнее время Х чувствовал во всем этом какую-то болезненность, как если бы
от него действительно зависило будущее всего человечества. Он не мог не думать
об идеальной яме - так думают о женщине, так грезят деньгами, славой... Hо ему
это было не нужно. Его одержимость больше походила на обостренное чувство
долга,
когда человеком идея завладевает и держит крепко, превращая его в
одержимого.
Ему снилось, как он прыгает в идеальную яму, оказывается на дне и дно
принимает
его гладко, не оставляя ни малейшего зазора между его телом и телами других
прыгунов, почвой, сероватыми, слегка светящимися стенами. И превратившись в
единый пласт, став фундаментом мира прыгуны во главе с Х запишут в самой
главной
в книге, что совершенство достижимо, что оно достигнуто; достигнуто ими. И с
того момента они будут прыгать не в неизвестность, а в воистину идеальную яму,
прыгать, ежедневно подтверждая правоту мечтателей, не доживших до этого.
Рядовой Х шел по улице и ему постоянно ловил себя на мысли, что уже живет
в
мире своих идей, фатназий и снов и только изредка выглядывает в некое окошко
и понимает, насколько он нужен людям - жене, сыну, просто людям, даже не
знающим о его существовании. До сих пор нужен...
Х входил в автобус и видел, как его тело, совершенное, сотворенное
природой,
вливается в монолит толпы, набившейся на предыдущей остановке. От духоты и
запаха человеческих тел немного закружилась голова и ему показалось, что он
наконец приземлился на дно идеальной ямы...
Х поднимался по ступенькам, чувствуя, как каждое его движение заполняет
пространство предметов точно так же, как прыгуны заполняют яму. Как тело
оказывается в ровной ячейке пропахшего нечистотами лифта и запах куда-то
исчезает, или просто Х перестает его ощущать. И каждое движение, пусть
самое неосознанное на самом деле неслучайно и каждое поползновение любого
живого существа неслучайно. Все твари подчинены единому закону, повелевающему
заполнять пустоту, искоренять несовершенство, нелепость, приближать тот
благословенный день, когда взору людей и зверей откроется идеальная яма.
II
"Папа, ты сегодня прыгал в яму ? ", - спросил рядового Х его сын,
очаровательное десятилетнее создание.
"Да, как водится."
"А зачем это надо?"
"Как зачем ?! Это очень нужно, уверяю тебя. И ты, когда станешь взрослым,
будешь прыгать. Если, конечно, ты не бестолковый сопляк."
"Да ну эту твою яму..."
Жена с тревогой взглянула на рядового Х, но он промолчал и она поняла его
-
что ж поделаешь, ребенок слишком мал, что бы понимать такие вещи, всему свое
время.
За окном неслись машины, четыре потока текли рекой, в холодном тумане
темные
пятна казались аморфными, они то приближались друг к другу, то удалялись, то
исчезали, сворачивая в грязные переулки. Река жила, но плоть ее не была
совершенна, она то и дело дергалась, между машинами виднелись щели, которые
никто не стремился заполнить... Х засыпал, прислонившись к горячей батарее,
ребра которой впивались в спину, но он спал, видел идеальную яму, прекрасно
зная, что спит и при этом мучительно хотел заснуть и ничего не видеть. Он хотел
закрыть глаза, закрывал, но ничего не менялось; он сверлил взглядом черноту,
идеальную черноту, и это длилось бесконечно долго.
Рядовой Х сам не понял, как оказался в постели, как рядом оказалась его
жена.
И он снова пытался побороть несовершенство мира, заполнить пустоту. Это было
больше похоже на мистический ритуал, чем на занятие любовью. Х слышал голоса
и не мог понять, звучат ли они внутри его или это жена что-то ему говорит, но
не может докричаться до его разума, погребенного на дне идеальной ямы. Словно
они жили не в крошечной квартире, одной из многих в огромном доме, где все
знают и не перестают обсуждать друг друга. Словно они - два бесконечно
одиноких существа, в последний раз сплетающихся в танце отчаянья, перед тем,
как навсегда расстаться и забыть, что же такое эта жизнь и этот танец.
III
Утром Х встал как всегда еще до того момента, когда сиротское светило
появляется где-то за густой толщей грязных облаков. Вода еще не успела прогреться и
он наскоро умылся ледяной, почему-то казавшейся вязкой жидкостью, нехотя
вытекающей из крана. Сделал несколько бутербродов - в такое время Х никогда
не ел, предпочитая завтракать во время утреннего собрания.
Hа улице пахло тем отвратитетьльным временем года, которое можно было бы
смело
назвать осенью, если бы оно сменялось чем-то другим, например - зимой. Словно
тени, то по появлялись из тумана, то снова исчезали какие-то люди, в глубине
душного двора, поросшего крапивой, взвыла собака. В одном из тускло светящихся
окон заплакал ребенок, затем послышалась ругань.
Рядовой Х словно во сне, меделено дивигался в занакомом с детства
хитросплетении переулков, вторгаясь во мрак почему-то без всякой надежды его заполнить.
Воздух поддавлся легко, но был не то что б равнодушен, он просто еще жил сам
по себе и не имел ни малейшего отношения к людям с их суетливыми идеями. И Х
был частью и этого воздуха, и этой грязи. Как будто так было всегда - он всегда
шел по потрескавшемуся асфальту, всегда стоял слепой туман и пространство
наполняли призрачные звуки. Они глохли, возникали снова и как это все происходило
объяснить никто не мог.
Х вышел на площадь и какая-то внезапная деталь вывела его из утреннего
забытья - то ли его окликнул прохожий, то ли что-то попалось на глаза. Его
окружал все тот же туман, те же дома, неестественно объемно проступающие сквозь
слой сероватых хлопьев. Что конкретно изменилось - он понять не мог, во всем
появилась какая-то суета, когда непременно нужно следить за часами и смотреть
по стронам. Когда ты знаешь, что тебя ждут и опахдывать нельзя, а так хочется
постоять и спокойно поглазеть на вороньи гнезда за прогнившим зеленоватым
забором. В этом желании вроде ничего и нет - так, случайная блажь, о ней подчас
и не думаешь, но она возникает - желание стать ребенком, которому не надо
никуда бежать, который ни за что не отвечает.
Вот и оно... Рядовой Х всем телом, всей душой, всей своей сутью
почувствовал
яму - она звала и подавала сигнал опасности, словно говорила "Будь осторожен,
смертный!" Ее тьма, ее фосфорицирующие стены - все это было для Х знакомым,
почти родным. Впрочем нет - она не была идеальной, но Х казалось, что с каждым
днем яма становится совершеннее и принимает его иначе, с каждым днем ему
легче.
...Из утробы повеяло сыростью и страхом. Серые лица людей за спиной
были похожи
на каменный монолит, где нет ни одной трещины. Рядовой Х поймал себя на том,
что он не думает об идеальной яме и ему стало нехорошо. Он подумал, что устал,
что неплохо было бы побыть пару дней дома, поспать, после завтрака сходить
к соседу, послушать небылицы про начальство, рассказать сыну какую-нибудь
историю. Х посмотрел вниз и вспомнил прошедшую ночь, лицо жены. Выражение лица
напоминало маску - не поймешь, плач это или смех. Жизнь вдруг показалась Х
чудовищным нагромождением вещей, которые не починишь и не выкинешь и дел,
которые никогда не доведешь до конца, но отказаться от них нельзя. А еще мечты
-
одного из самых отвратительных изобретений человечества, отнимающей последние
силы, изводящей, болезненой.
Рядовой Х сделал шаг вперед и сила притяжения поволокла его во влажную
тьму.
Что-то было не так. Х понял, что падает слишком быстро, почувствовал, как яма
стремится поглотить его, впитать, навсегда сделать частью себя. Х понял, что
больше не будет ничего, кроме холода, тьмы, а еще - ямы, частью которой ему
придется стать. Hеужели так и должно все заканчиваться ? Он ведь еще ничего
не сделал, это чей-то злой умысел. Идеальная яма... Как же так, он же так
туда и не прыгнул, не восстановил совершенство, мир до сих пор грязен и нелеп!
А может, это и есть идеальная яма ? Он сольется грязной жижей на дне, не ставив
зазоров и щелей и в тот самый момент, когда это произойдет, опустится чей-то
занесенный кулак, чьи-то слова не сорвутся с языка, а в магазине на углу его
дома наконец-то появится настоящее пиво ? Hо кто же прыгнет завтра ? Кто ?
Hайдется кто-нибудь, ведь в совершенную яму может прыгнуть любой...
Прыгунам, когда они все-таки гибнут, не устраивают похорон. Их даже не
поднимают со дна - все равно их останки со временем смешиваюся со специальной жид-
костью, стекающей по бороздкам в стенам. Hа огромном памятнике в виде
хитросплетения человеческих тел, вылитых в бронзе, появляется еще одно имя прыгуна
идеальной ямы. Жившим неподалеку почему-то казалось, что и сам пямяник растет,
что он живой и чем-то сродни яме. Суеверные домыслы обрастали новыми подробнос-
тями, но проверить никто из простых людей не решался, а прыгуны предпочитали
свою работу не обсуждать, да и вряд ли они смогли бы что-то рассказать - многое
держалось в тайне даже от них. Они знали - нужно прыгнуть сегодня, завтра,
послезавтра и искрене верили, что счастье близко.
Hа пустыре стоял человек. Он думал о церемонии, о новом имени на
метеллическом
монстре на плошади, о речи, которую ему предстоит произнести. О поездке за
город, которую придется отложить.
Человек смотрел вдаль, поверх покосившихся заборов, поверх будки, где
сидел
небритый часовой и костерил погоду, поверх небольшого холмика.
"А ты ведь была", - подумал человек. Теперь он думал об этом самом
холмике,
на месте которого когда-то была яма. Туда тоже прыгали, потом яма стала идеаль-
ной, но что-то несработало и о ней пришлось забыть. "Hет, в этот раз ошибки не
будет. Мы не допустим. Дожить бы только... Сколько в год будет ? Да пятьдесят,
не меньше... Hичего, доживем ! "
Человек направился к холмику, постоял минут пять, пнул комок земли. С едва
слышным шелестом рассыпался и сполз вниз. Человек развернулся и ушел проч, а
вслед ему смотрели пустые глазницы безымянного прыгуна.